Pokrovskiy

стыми контрастами — обнаруживается влияние вошедшей! при
жизни Тацита в моду особой разновидности азианского стиля
философа Сенеки. Как бы то ни было, суровый! и сжатый стиль
больших исторических трудов Тацита очень идет к их мрачному*
полному глубокого трагизма сюжету.
Трудно в кратком очерке охватить важнейшие стороны
литературного дарования Тацита, поскольку оно проявлялось
в его больших монументальных трудах. Прежде всего полно
огромной силы и разнообразия красноречие его героев, в зависимости
от их 'официального положения, от личного темперамента,
от той обстановки, в которой они говорят. Укажем, например,
пламенную, негодующую речь Германика к солдатам в
1-й книге. «Аннал» (42—43), ^мужественную речь историка Кремуция
Корда (IV, 34—35), злостную и притом сильную речь обвинителя
Трасеи Пета (XVI, 28). Очень интересна и демагогическая
речь бывшего клакера перед солдатами (I, 16).
Тацит, вместе с тем, — бесподобный рассказчик, и в больших,
отдельных эпизодах, излагаемых им с искусством истинного
драматурга, пользуется всеми способами воздействия на
слушателей; отдельные подробности вызывают в читателе то
чувство ужаса (по Аристотелю, необходимый элемент трагедии),
то даже чувство отвращения. Такова, например, сцена волнений
в нижнегерманских войсках, драматизм которой отметил Пушкин:
солдаты намекают популярному Германику, что они готовы
возвести его на престол. Возмущенный этим предложением,
молодой лояльный полководец бросается с трибуны, выхватывает
меч и собирается покончить с собой. Друзья удерживают
его, но некоторые из солдат советуют ему не бояться,
а один даже предлагает свой меч, говоря, что он острее.
С особым старанием он описывает дела по оскорблению
величества, не скупясь то на юмор и сарказм, то на негодование;
иногда виной оказывается увлечение астрологией, имеющее
будто бы целью повредить жизни припцепса (дело Либона
во 2-й книге «Аннал»), иногда экономность мелкого
всадника, человека торгового: у него была статуя Августа, и
по вступлении на престол Тиберия он срезал с нее голову
и заменил изображением головы Тиберия. Иногда 'пускается
В! ход самая грязная провокация: для уничтожения Сабина,
одного из друзей умершего Германика, его заманивает
к себе в дом сенатор Лациарио, для виду выражавший ему
сочувствие, и чтобы засвидетельствовать их беседу, трое других
сенаторов забираются на чердак дома Лациариса и оттуда
сквозь щели подслушивают неосторожные речи Сабина.
Это — отвратительный пролог к ужасному эпилогу: Сабин был
осужден, и его публично, закрыв! ему голову и зажав! рот, потащили
на казнь — к ужасу населения («Анн.» IV, 66—70).
В тоне высокого уважения Тацит описывает случаи мужественной
смерти осужденных, причем к этому разряду героев у нега.
360 ' f