Pokrovskiy

ставится уже принципиальный вопрос об отношении новомодного
красноречия, которое страстно защищают Апр и Секунд, к
красноречию республиканскому. Мессалла отдает предпочтение
здоровому древнему красноречию, которое зарождалось и развивалось
как бы на поле битвы, из недр самой общественногосударственной
жизни, без малейшего ограничения свободы
слова, тогда как нынешнее красноречие пусто по содержанию,
и внешний блеск его — простая мишура.
2. «А г р и к о л а» — род биографии Агриколы, умершего тестя
Тацита. Написана она очень живо и с большой теплотой, особенно
в конце, где автор выражает уверенность в бессмертии
подвигов и деятельности Агриколы. В рассказ включены две
сильные речи (образец ораторского таланта самого Тацита) —
предводителя британцев Галгака и Агриколы. Но особенно глубокой
и мрачной скорбью проникнута одна из первых глав трактата—
3-я. Ожидая от Траяна много благ для измученного общества,
Тацит подчеркивает, однако, что «лекарства действуют
медленнее, чем болезни. Как тела наши растут медленно, а разрушаются
быстро, так и литературные таланты легче задушить,
чем снова вызвать к жизни. Сверх того, незаметно подкрадывается
к нам сладость самой умственной апатии, и ненавистная
сначала праздность становится впоследствии приятной. Что же
сказать, если в продолжение пятнадцати лет — великая доля жизни
человека! — много людей погибло по разным случайным обстоятельствам,
а люди наиболее энергичные—от свирепости принцепса?
Мы, немногие, пережили, так сказать, не других только, но и
самих себя, так как из жизни нашей исторгнуто столько лет, в
течение которых молодые из нас в молчании дошли до старости,
а старики — почти до самых пределов человеческого возраста».
С такими чувствами Тацит приступал к своим главным историческим
трудам, в которых, как говорит он тут же, он намерен
изложить историю предыдущего рабства.
3. «Г е р м а н и я» — очерк природы и нравов современной
Германии, оканчивающийся характеристикой отдельных германских
племен. В этом, очень ценном для истории Европы трактате
(написанном, впрочем, на основании не личных наблюдений,
но специальных монографий предшественников) автор, как стоик
и моралист, не упускает из виду и современного ему изнеженного
Рима, во многом отдавая предпочтение строгим, по его мнению,
и согласным с природой нравам первобытных германцев.
От этого и трудна борьба с ними, и за последнее время над ними
больше справлялось триумфов, чем одерживалось побед.
Впрочем, как хитрсэумный римский политик, Тацит утешает себя
тем, что германцы пока еще не сплочены, и их можно разбить
по частям, а также тем, что эти могучие люди ■невыносливы по
отношению к жажде и склонны напиваться; если побольше снабжать
их напитками и потакать их пьянству, то легче победить
их пороками, чем оружием.