и перевод четырех Евангелий__Том 24

изыскания. Суждение, какое надо иметь об исторических подробностях
рассказа, для христиан есть дело совсем второстепенное. Для них
очень мало представляют интереса поставленные нами вначале вопросы
о том, как понимал Иисус свое назначение, или, вернее, к каким средствам
он не хотел прибегать при своем служении. Его личные нужды, представленные
в рассказе лишь в виде голода, не должны были составлять
для него предмет его забот и хлопот, направляющее начало его поступков.
Так же мало должна была суетная слава, которую он мог иметь перед
людьми, побудить его к выставлению напоказ того, что отличало его от
простых смертных, он должен быть защищаться до той минуты, пока не
усмотрел, к великой радости для себя и без всякой пользы для мира,
оберегающей силы той связи, которая соединяла его с Богом, и пока не
узнал различия между спасительным самопожертвованием, отдающим
жизнь потому, что оно знает ей цену, и безрассудной смелостью, которая
рискует ею, не ценя ее. Наконец он не мог обманываться относительно
природы царства, которое он имел в виду основать, и не мог не видеть,
что те мирские стремления, в которые могли вовлечь его призрачные
и суеверные надежды его народа, не только не соответствовали бы ему
в достижении его главной цели, но явно отклонили бы его от нее, заменив
почитание его Бога идолопоклонством, столь же презренным, как кощунственным.
Рейс, так же как и церковь, полагает, что писатель представлял
себе действительное лицо сатаны. Но почему он это предполагает,
он не объясняет. А в этом предположении и лежит
вся ошибка. Из смысла всей главы не только не видно того, чтобы
писатель разумел под сатаною действительное лицо, но видно
совсем обратное.
Если бы писатель представлял себе лицо, он бы хоть чтонибудь
сказал о нем, о его виде, о его действиях, а тут, напротив,
ни одного слова нет о самом лице. Лицо искусителя упоминается
только ровно настолько, насколько нужно выразить
мысли и чувства Христа. Не сказано, как он подошел к нему,
ни как переносил его, ни как исчез, ничего не сказано. Говорится
только об Иисусе и о том враге, который есть в каждом
человеке, о том начале борьбы, без которой немыслим живой
человек. Очевидно, писатель с простыми приемами хочет выразить
мысли Иисуса. Чтобы выразить мысли, надо заставить
говорить его, но он один. И писатель заставляет говорить
Христа с самим собою, и он называет один голос голосом Иисуса,
а другой — то дьяволом, т. е. обманщиком, то искусителем.
В церковном толковании прямо сказано, что не надо и нельзя
(хотя, как всегда, не сказано, почему это не надо и нельзя)
считать дьявола представлением, а надо считать действитель­ным
73